Четыре танковых экипажа и собака: День народного единства под Горловкой

Мы с музыкантом Дмитрием Мулыгиным стоим на транспортной развязке у торгового центра "Золотое кольцо", откуда сейчас отправляются маршрутки на Горловку. Транспортное сообщение с северной частью донецкой агломерации осуществляется с немалыми сложностями, и нам приходится ждать полтора часа, пока до нас доходит очередь, — в начале длинных выходных из Донецка в Горловку перемещаются многие.

Наконец, подъезжает второй по счету микроавтобус, мы с Мулыгиным хотим сесть вперед, но водитель азиатского вида возражает: "Э-э, нэт! Сюда худенькие. А вы не худенькие, да еще и с гитарой". Устраиваемся сзади, рядом с молчаливым военным. Вообще все два часа до Горловки пассажиры молчат, только мы с Дмитрием треплемся вполголоса. На девятый год войны дончане, похоже, перешли в режим экономии энергии.

Мулыгин — туляк, лидер небезызвестной в свое время группы "Ворон Кутха". В Донецк ездил с концертами еще до войны, а пару лет назад и вовсе перебрался сюда. Как позже скажет обозреватель Игорь Панин, "кто бежит от войны, а кто — ей навстречу".

В Горловке нас встречают "буханка" и четверо людей в камуфляже — казаки с позывными Куба и Молчун, седобородые и в папахах, и двое литераторов — Панин и его товарищ, корреспондент газеты "Завтра", поэт Алексей Шорохов. Загружаемся в машину и едем за город, на ПВД, или "опорник" танкового взвода. Литераторы и Мулыгин собираются поздравить танкистов с праздником — не только песнями и стихами, но и снаряжением, которое Панин и Шорохов привезли из Москвы. "Буханка", на которой мы едем, также будет подарена боевой части.

Едем по Горловке, машину подкидывает в бесконечных ямах — горловские дороги имеют давнюю дурную славу. Местные жители с горькой гордостью рассказывают историю о том, как на городской улице в свое время застрял БТР. Шутим с коллегами, что вот он — клондайк для освоения бюджетных средств российскими дорожниками. Свернув от трассы, некоторое время движемся по раскисшей грунтовке. Вокруг пестреет южный лес, или, как говорят на Донбассе, "посадка" - желтые кроны акаций и каштанов, розовые, алые, багряные пятна подлеска. Я на всякий случай включаю "пилота" - авиарежим, чтобы не палить позицию.

Танковый взвод стоит в нескольких побитых домиках, бойцы высыпают навстречу, по выходному дню кто в чем — камуфляж, спортивные костюмы, свитера. Если бы не грохочущие время от времени артиллерийские и танковые "выходы", можно было бы подумать, что мы явились в мужскую компанию, которая выехала за город на охоту или рыбалку. Командир взвода, старлей с позывным Бешеный — невысокий крепкий дядька за пятьдесят, воюет с четырнадцатого года. Несмотря на грозный позывной, Бешеный прост и по-своему обходителен с гостями: показывает нам взводное "хозяйство", приглашает в домик и предлагает сесть у нагретой печки. "Только танки вам не покажу, - говорит. - Они у нас замаскированы". "А далеко они у вас?" - "Недалеко", - хитро улыбается. Снова грохочет "выход", на который здесь никто и не чешется.

Проходим в домик, Панин и Шорохов начинают импровизированный концерт. Перед выступлением спрашиваю у Игоря, каковы его впечатления о Донбассе, — он здесь во второй раз "как волонтер, писатель и сумасшедший". "Из Москвы все видится совершенно иначе..." - говорит Панин.

"Приехав сюда, ты смотришь своими глазами и перестаешь доверять телевизору и вообще средствам массовой информации. У тебя формируется свой взгляд... Для тебя это как откровение, это важный опыт".

Спрашиваю Панина, с чем, на его взгляд, связано то, что картинка российских СМИ не совпадает с реальностью. "Мне кажется, это связано с тем, что у нас СМИ работают не столько для народа, сколько для начальства". Затем замечает, что после того, как он в четырнадцатом одобрил присоединение Крыма и помощь Донбассу, он стал редким гостем, в частности, на российском телевидении.

Шорохова о впечатлениях не спрашиваю; по ряду признаков в нем угадывается тип российского журналиста, который я про себя называю "Натти Бампо" - это те, кто работает в регионе не первый год и уже сроднился и с местными реалиями, и с местным населением больше, чем это принято у командированных "федералов". Позже я узнаю от Алексея, что он, действительно, ездит в Донбасс с четырнадцатого.

Перед чтением стихов москвичи растягивают на стене флаг Российской империи — поверх намалеванного в домике еще хозяевами пейзажа с обнаженной натурой. "Голую женщину надо закрыть!" - решительно распоряжается Панин. Бойцы хмыкают — похоже, они с этой девушкой уже сроднились. Командир поздравляет бойцов с праздником, а Куба объясняет его смысл: "Он посвящен событиям Русской Смуты, когда народное ополчение Минина и Пожарского выгнало поляков из Москвы... Также это день иконы Казанской Божьей Матери, к заступничеству которой наши воины издавна обращались перед битвой..." Для молодых донецких военных это в новость. "Поколение Алисы, которая из Яндекса, что поделать... - позже скажет о своих ребятах Бешеный. - Приходится просвещать".

Пока же просвещением занимаются московские поэты — читает несколько стихов Алексей Шорохов, затем Панин. "Мы не будем вас особенно утомлять..." - говорит один из выступающих и вскоре отдает импровизированную сцену Мулыгину. Если поэзия бойцами воспринимается внимательно, но довольно сдержанно — большинство ребят простые рабочие парни из Горловки или близлежащего города Енакиево, то гитарные аккорды и простые слова песен Дмитрия вызывают аплодисменты. 

Особенно внимательно слушает рыжий парень, позывной Кабачок. Он держит на коленях таксу, собака тоже слушает заинтересованно. Мне уже рассказали, что у таксы позывной Старый, его подобрали в Новобахмутовке, за которую бился взвод. Хозяева бросили таксу, он прикормился к танкистам, и взвод взял его с собой, когда их перекинули на другое направление. "Он у нас в танке ездит, боевой пес", - хвалит питомца Кабачок. "Помните, фильм был "Четыре танкиста и собака"? А у вас, получается, четыре танковых экипажа и собака..." - "Вроде того".

Спев несколько собственных песен, Дмитрий переходит к тем, что знакомы всем, - "Летят перелетные птицы" и еще несколько советских. В это время я выхожу на крыльцо домика, где курит молодой боец с позывным Мармелад. "А что такой позывной?" - завязываю разговор. "А я люблю рэпера такого, Мармеладов псевдоним. Песня "Мечта", слышали?" "Нет. Скажите, а вот эти наши выступления со стихами и песнями — это вообще нужно вам?" "Зависит от момента. Сейчас у меня момент такой, я собираюсь для выполнения задачи. Поэтому вышел". "А если бы рэпер Мармеладов к вам приехал, рады бы били?" "Не знаю. Но, я думаю, он не приедет".

Концерт заканчивается, из домика высыпают остальные бойцы. Меня знакомят с мехводом с позывным Инжектор, потому что в миру он Женя. Пытаюсь пошутить, есть ли у них ребята с позывными Гусеница или Движок. Шутка не заходит, зато сослуживцы сообщают мне: "Инжектор у нас - герой". Выясняется, что Женя в боях в Волновахе попал в засаду группой из двух боевых машин, они приняли бой, и из двух экипажей выжил он один. После этого его двенадцать дней укрывала в своем доме местная жительница Светлана. Об этом эпизоде сняли фильм журналисты НТВ, после этого Женю наградили медалью и позвали в Москву на подписание договоров о вхождении ДНР, ЛНР, Запорожской и Херсонской областей в состав РФ - "Я познакомился с родителями Александра Захарченко и видел Путина!" Мы записываем короткое видео с Евгением, в котором он говорит в основном не о себе, а о своих двоюродных и троюродных братьях - они все тоже воюют - и о своей девушке Валерии, которой он обещает вернуться.

Пока Панин и Шорохов выгружают снаряжение — унты на зиму, спальные мешки на температуру до -35, а личный состав уже присматривает себе обновки, говорим с нашими сопровождающими. Куба начинал у атамана Козицына, Молчун — у Безлера: "В четырнадцатом бросил отбойный молоток и взял автомат". До последнего времени Молчун служил снайпером в НМ ДНР, сейчас комиссовывается. Ему уже за шестьдесят.

"Хорошо, если бы правительство наше повернулось к народу", - говорит Молчун.

Бешеный в свое время служил срочную на Северном флоте на подводной лодке. "Трудно было переучиваться с АПЛ на танк?" - "Да я же после флота уже на этой войне семь лет служил пехотинцем. И вот уже год с чем-то на танках. А что танк? Это тот же трактор..." - смеется комвзвода.

Бешеный галантно прикуривает мне сигарету. Я выключаю диктофон. Мужчины начинают говорить свободнее, общее резюме такое - "очень много вранья". Я спрашиваю у Кубы про атамана Козицына, чья репутация в войсках, прямо скажем, небезупречна. "Мне известен случай, когда люди Козицына приняли русского добровольца за украинского шпиона и плющили его", - говорю я. Куба сообщает, что шпиономания в Донбассе и тем более освобожденных территориях небеспочвенна. "А у вас в большой России все за нас?" - задает кто-то вопрос. Он повисает во влажном ноябрьском воздухе. Всем присутствующим понятно, что далеко не все.

Мы еще раз поздравляем бойцов с Днем народного единства, писатели фоткаются с танкистами на память. "Буханка" отчаливает, покачиваясь на ухабах. Когда Куба и Молчун высаживают нас в Горловке, Куба со значением достает из кармана шеврон с профилем Сталина и цепляет его на рукав куртки. "А как это?" - спрашиваю я. - "Вот вы на опорнике растянули имперский флаг, на вас папаха, и вы считаете себя казаком. А тут — Сталин..." - "А вот так", - говорит седобородый Куба и похлопывает себя по плечу, утверждая на нем советского генералиссимуса.

Я ловлю себя на мысли, что если в настоящем народное единство еще и не состоялось, то в отношении прошлого страны оно на этой истекающей кровью территории состоялось вполне — для этих людей нет противоречий между Российской и Советской империями, главное, что и та, и другая — Россия.

"Пишите правду", - напутствуют меня два пожилых донских казака Молчун и Куба.

Вот – пишу.

Собкор "Ридуса" в Донбассе Наталия Курчатова специально для ИА Новороссия