Как Российская империя породила украинский национализм

Знаете, мне как-то уже изрядно надоело читать многочисленных и не в меру «патриотических» «экспертов» о том, что только одни большевики виноваты в том, что на свет божий появилось такое государство как Украина. Конечно, вина на большевиках лежит огромная — особенно в деле украинизации территории Малороссии в 20-30-ые годы.

Однако следует признать, что вовсе не большевики создали проблему Украины, и не они взращивали укро-национализм. Вина здесь лежит совсем на других, и прежде всего на властях Российской империи, которые буквально проморгали опасные сепаратистские тенденции в среде южно-русского народа.

Черти из польской табакерки

Известно, что когда гетман Богдан Хмельницкий подписывал договор о воссоединении Украины и России, величал себя не украинцем, а русским человеком. Такого же мнения о себе были и жители этих южно-русских, окраинных земель, отсюда и название этих территорий – Украина. Таких украйн (окраин) было тогда много – Польская (по Днепру), Северская (земли в пределах нынешней Белгородской, Черниговской, Орловской областей) и даже Сибирская. Тем не менее жителям всех этих мест и в голову не приходило именовать себя украинцами – потому что все они, говоря словами древних летописцев, были и оставались «от рода русского».

Термин «украинцы» появился лишь в начале XIX столетия. И первыми его ввели поляки. Историк Александр Каревин в своей книге «Русь нерусская (Как рождалась «рiдна мова»)» так описывает начало украинского движения: «XIX век прошёл на Украине под знаком борьбы двух культур – русской и польской.

Заветной мечтой польских националистов было восстановление независимой Речи Посполитой. Новая Польша виделась им не иначе, как «от моря до моря», с включением в ее состав Правобережной (а если удастся – то и Левобережной) Украины и Белоруссии. Но сделать это без содействия местного населения было невозможно. И руководители польского движения обратили внимание на малороссов. Поначалу их просто хотели ополячить. Для этого в панских усадьбах стали открываться специальные училища для крепостных, где крестьянских детей воспитывали на польском языке и в польском духе.

В польской литературе возникла так называемая «украинская школа», представители которой воспевали Украину, выдавая при этом её жителей за особую ветвь польской нации». Однако из ополячивания ничего не вышло – народные массы юга России живо помнили о своих вековых польских угнетателях, с которыми при Богдане Хмельницком они вели жестокую освободительную войну. Вот тогда поляки и решили изобрести отдельную «украинскую нацию».

Честь изобретения украинцев принадлежит польскому писателю Яну Потоцкому, который в своём сочинении «Историко-географические фрагменты о Скифии, Сарматии и славянах», изданном в Париже на французском языке в 1795 году, сформулировал концепцию о том, что украинцы, населявшие Польскую украйну, являются народом, отдельным от русского и имеющим совершенно самостоятельное происхождение. Как отмечает историк-публицист Алексей Кунгуров, никакой научностью это писание, разумеется, не обладало, а являлось пропагандистским ответом на раздел Польши.

Мысль, которую пытался обосновать автор, была довольно прямолинейна: поскольку украинцы не имеют никакого отношения к русским, ни культурно, ни исторически, то никаких исторических прав на земли к западу от Днепра Россия не имеет. Творчески украинскую концепцию развил уже другой польский деятель – публицист, историк, библиофил Тадеуш (Фаддей) Чацкий. В 1801 году он написал псевдонаучную работу «О названии «Украина» и зарождении казачества», в которой выводил украинцев от выдуманной им орды укров, якобы переселившихся в VII века из-за Волги. Ситуация усугублялась тем, что в польских руках сосредоточилась практически вся система образования юго-западного края империи.

Особо здесь стоит выделить Харьковский университет, в котором, по словам Алексея Кунгурова, «первым попечителем стал Северин Потоцкий, полностью подобравший профессорский состав. Это объясняет то, что маргинальные идеи украинства Потоцкого и Чацкого со временем укоренились в среде южно-русской интеллигенции. Харьковский университет стал настоящей кузницей украинства в России. Из его стен выпорхнули на волю в числе прочих деятелей украинства Пётр Гулак-Артёмовский, один из родоначальников укро-литературы, историки Дмитрий Богалей и Николай Костомаров».

Не удивительно, что польский гимн, известный как «Марш Домбровского», лёг в основу стиха, который впоследствии стал гимном Украины. Поляки пели: «Ещё Польска не сгинела», а новоявленные украинцы им вторили: «Ще нэ вмэрла Украина». Этот стих был сочинён этнографом Павлом Чубинским еще в 1862 году и теперь является официальным гимном Украины… Возникает закономерный вопрос — а куда смотрели власти империи? Неужели они не понимали всю пагубность украинского проекта?

Недалёкие цари и дурная российская общественность

Кунгуров полагает, что успешная деятельность всех этих польских «просветителей» объяснялась прежде всего слабостью тогдашней российской власти: «Дело в том, что на русском престоле с 1801 года восседал Александр I, этакий Горбачёв XIX века, проводивший раболепную прозападную политику. Хуже всего, что император страдал полонофилией и дошёл в ней до такой крайности, что даже назначил министром иностранных дел ярого русофоба Адама Чарторыйского, который в будущем, во время очередного польского восстания, возглавит правительство мятежников».

Эту же мысль проводит и известный русский историк-эмигрант Николай Ульянов: «Украинский национализм — порождение не одних самостийников, большевиков, поляков и немцев, но в такой же степени русских. Чего стоила полонофильская политика императора Александра I, намеревавшегося вернуть Польше малороссийские и белорусские губернии, взятые Екатериной и Павлом при польских разделах!

Когда это не удалось вследствие недовольства правящих кругов, заявивших устами Карамзина: „Мы охладели бы душой к отечеству, видя оное игралищем самовластного произвола“, царь отдал этот край в полное распоряжение польскому помещичьему землевладению и старопанской полонизаторской политике. Николай Павлович не имел склонности дарить русские земли, но не очень в них и разбирался. Во время польского мятежа 1830—1831 г., он с лёгким сердцем отнес жителей западных губерний, т. е. малороссов и белорусов, к „соотечественникам“ восставших, то есть к полякам! В учебнике географии Арсеньева, принятом в школах с 1820 по 1850 г., население этих губерний именуется „поляками“. Какие ещё нужны доказательства полной беспризорности Малороссии? Она, в продолжение всего XIX столетия, отдана была на растление самостийничеству и только чудом сохранила свою общность с Россией?»

До революции реально была предпринята только одна попытка прикрыть «украинскую лавочку». Это известный историкам Эмский указ царя Александра Второго от 1876 года, который предполагал ограничения в деле распространения украинского языка, ставшего к тому времени языком националистов. Однако на деле этот закон не действовал. Вот что об этом пишет Олесь Бузина: «Одной из самых наглых выдумок, растиражированных националистами, является сказка об Эмском указе. Как утверждают наши «національно свідомі фантасти», указ якобы запретил украинский язык. Полная выдумка! Но миф об указе-языкоубийце давно стал частью государственной политики. Его пропагандирует радио, телевидение и, что самое печальное, школа.

Давайте откроем «Историю Украины» для 9 класса неких Ф. Турченко и В. Мороко и на 188-й стр. прочтем: «1876 р. у місті Емс російський цар Олександр II підписав закон про цілковиту заборону української мови». Последние слова выделены жирным шрифтом. Если школьник хочет получить хорошую отметку, он должен затвердить на зубок эту фальшивку. То есть наша школьная программа сознательно заставляет детей лгать. Ибо на самом деле ни в курортном германском Эмсе, ни где либо ещё ни Александр II, ни кто-нибудь другой из русских правителей ничего подобного с украинским языком не совершал. И даже не собирался! Достаточно открыть текст самого документа и прочитать.

Кстати, выдержка из Эмского указа приводится на следующей странице того же учебника! Из нее следует, что в 1876 году император высочайше повелел: «Не допускать ввоза в пределы империи без особого на то позволения любых книг и брошюр, которые издаются за границей на малорусском наречии». Значит, в случае „особого позволения“ импорт таких книг РАЗРЕШАЛСЯ! Далее указ запрещал издавать в России оригинальные произведения и переводы на том же наречии. Но тут же делал два исключения!

Для исторических документов и для художественной литературы. Какие-нибудь Марко Вовчок и Пантелеймон Кулиш могли спокойно продолжать свои опыты на ниве украинской изящной словесности. Кулиш, например, Эмского указа даже не заметил. Он ему не мешал… Естественно, не запрещал указ 1876 года ни произведений Котляревского, ни Шевченко, ни Квитки Основьяненко и других уже покойных на тот момент украинских литераторов. Всех их продолжали благополучно печатать. Был бы спрос! Зато один из пунктов Эмского указа касался газеты «Киевский телеграф». Александр II приказывал прекратить её издание. Но газета эта, хоть и выходила в Киеве, печаталась» на чистейшем русском языке!

Надеюсь, никто из критиков царской власти не усомнится после этого, что, прихлопнув как муху «Киевский телеграф», император стал одним из первых «гонителей русского языка» на Украине! И, наконец, единственный пункт, который можно поставить императору в укор, касался театра. Он прекращал «сценические представления на малорусском наречии». К сожалению, Александр II жил в так называемую «Викторианскую эпоху». Она требовала соблюдения приличий.

А так как на украинские пьесы тогда собирался в основном народ простой, то можно предположить: показ украинских пьес запретили только чтобы не допускать дебошей среди публики… Но долго пункт о запрете украинского театра не продержался! Его уничтожила сама царская власть! Сын Александра ІІ — тоже Александр, но Третий — не только ввёл государственную винную монополию, но и снял запрет на украинские театральные представления.

Новому императору казалось, что после просмотра пьес с названиями типа «Якщо ковбаса та чарка, то минеться й сварка», украинский народ только будет больше пить и обогащать таким образом государственный бюджет. Возникает вопрос: а где же эта самая «цілковита заборона української мови»? А нигде! О ней в Эмском указе — ни слова! Более того, именно после 1876 года литература на Украине стала развиваться ускоренными темпами!..». Замечу, что ускоренное развитие получила не только литература художественная, но и националистическая, русофобская — вроде произведений «историка» Михайлы Грушевского.

Однако царское правительство сквозь пальцы смотрело на это. Даже тогда, когда началась Первая мировая война, во время которой украинские самостийники открыто встали на сторону врагов России — Германии и Австро-Венгрии. По словам Николая Ульянова: «Русское „общество“ никогда не осуждало, а власть не карала самостийников за сотрудничество с внешними врагами. Грушевский, уехавший во Львов и в продолжении двадцати лет ковавший там заговор против России, ведший открытую пропаганду её разрушения, — спокойно приезжал, когда ему надо было, и в Киев, и в Петербург, печатал там свои книги и пользовался необыкновенным фавором во всех общественных кругах. В те самые годы, когда он на весь мир поносил Россию за зажим „украинского слова“, статьи его, писанные по-украински, печатались в святая святых русской славистики — во втором отделении Императорской Академии Наук, да ещё не как-нибудь, а в фонетической транскрипции.

Когда он, наконец, в 1914 году, попал на австрийской территории в руки русских военных властей и, как явный изменник, должен был быть сослан в Сибирь, — в Москве и в Петербурге начались усиленные хлопоты по облегчению его участи. Устроили так, что Сибирь заменена была Нижним Новгородом, а потом нашли и это слишком „жестоким“ — добились ссылки его в Москву». Под «русским обществом», под мнение которого подстраивалось царская власть, Ульянов подразумевал западническо-либеральные круги, включая как легальных либералов, заседавших в Государственной Думе, так и нелегальных революционеров.

Николай Ульянов: «Оказывать украинофильству поддержку и покровительство считалось прямым общественным долгом с давних пор. И это несмотря на вопиющее невежество русской интеллигенции в украинском вопросе! Образцом может считаться Н. Г. Чернышевский. Ничего не знавший о Малороссии, кроме того, что можно вычитать у Шевченко, а о Галиции ровно ничего не знавший, он выносит безапелляционные и очень резкие суждения по поводу галицийских дел. Статьи его „Национальная бестактность“ и „Народная бестолковость“, появившиеся в „Современнике“ за 1861 г., обнаруживают полное его незнакомство с местной обстановкой. Упрекая галичан за подмену социальнато вопроса национальным, он, видимо и в мыслях не держал, что оба эти вопроса в Галиции слиты воедино, что никаких других крестьян там, кроме русинов, нет, так же как никаких других помещиков, кроме польских, за единичными исключениями, тоже нет. Призыв его — бороться не с поляками, а с австрийским правительством сделанный в то время, когда австрийцы отдали край во власть гр. Голуховского, яростного полонизатора — смешон и выдает явственно голос польских друзей — его информаторов в галицийских делах. Этими информаторами, надо думать, инспирированы указанные выше статьи Николая Гавриловича. Нападая на газету „Слово“, он даже не разобрался в ее направлении, считая его проавстрийским, тогда как газета была органом „москвофилов“. Зато те, что подбивали его на выступление, отлично знали на кого натравливали. Получив в 1861 г. первые номера львовского „Слова“, он пришёл в ярость при виде языка, которым оно напечатано. „Разве это малорусский язык? Это язык, которым говорят в Москве и Нижнем Новгороде, а не в Киеве или Львове“.

По его мнению, днепровские малороссы уже выработали себе литературный язык, и галичанам незачем от них отделяться. Стремление большинства галицийской интеллигенции овладеть, как раз, тем языком, „которым говорят в Москве и Нижнем Новгороде“ было сущей „реакцией“ в глазах автора „Что делать“. Русская революция, таким образом, больше ста лет тому назад, взяла сторону народовцев и больше чем за полсотни лет до учреждения украинского государства решила, каким языком оно должно писать и говорить. Либералы, такие как Мордовцев в СПБургских Ведомостях, Пыпин в Вестнике Европы, защищали этот язык, и все самостийничество, больше, чем сами сепаратисты! „Вестник Европы“, выглядел украинофильским журналом. Господствующим тоном, как в этом, так и в других подобных ему изданиях, были ирония и возмущение по поводу мнимой опасности для целости государства, которую выдумывают враги украинофильства. Упорно внедрялась мысль о необоснованности таких страхов.

По мнению Пыпина, если бы украинофильство заключало какую-нибудь угрозу отечеству, то неизбежно были бы тому фактические доказательства, а так как таковых не существует, то все выпады против него — плод не в меру усердствующих защитников правительственного режима. Украинофильство представлялось не только совершенно невинным, но и почтенным явлением, помышлявшим единственно о культурном и экономическом развитии южнорусского народа. Если же допускали какое-то разрушительное начало, то полагали его опасным исключительно для самодержавия, а не для России».

Не меньшую поддержку укро-националисты получали и в стенах русского парламента: «Когда открылась Государственная Дума, всё её левое крыло сделалось горячим заступником и предстателем за самостийнические интересы. Посредством связей с думскими депутатами и фракциями, украинские националисты имели возможность выносить с пропагандными целями обсуждение своих вопросов на думскую трибуну. Члены петербургского «Товариства Украинских Прогрессистов» проложили дорогу к Милюкову, к Керенскому, к Кокошкину.

Самостийник Александр Шульгин в своей книге «L’Ukraine contre Moscou» пишет, что только февральский переворот помешал внесению запроса в Думу относительно высылки из Галиции в Сибирь прелата униатской Церкви графа Андрея Шептицкого — заклятого врага России. Генерал Брусилов, во время занятия русскими войсками Галиции, арестовал его за антирусские интриги, но выпустил, взяв обещание прекратить агитационную деятельность. Однако стоило Шептицкому очутиться на свободе, как он снова с церковной кафедры начал проповеди против русских. После этого он был удалён из Галиции. За этого-то человека думцы обещали заступиться в самый разгар ожесточенной войны! Заслуги левых думских кругов перед украинскими самостийниками таковы, что тот же А. Шульгин считает нужным выразить на страницах своей книги благодарность П. Н. Милюкову. «Мы ему всегда будем признательны за его выступления в Думе». И действительно, особую поддержку националистам оказывал именно лидер партии кадетов Павел Николаевич Милюков.

Приведу характерный отрывок из книги его биографов, историков Георгия Чернявского и Ларисы Дубовой: «Яркий характер носила и речь Милюкова 19 февраля 1914 года в защиту права на культурное самоопределение украинского народа. Поводом к ней было запрещение чествовать юбилей Т.Г. Шевченко. Узнав об этом от украинских членов своей партии, Павел Николаевич поехал в Киев. К этому времени Милюков и другие руководители партии проявляли все больший интерес к украинскому вопросу в связи с ростом украинского национального движения, высоким влиянием партии в Киеве, Харькове и других городах Украины, поддержкой кадетов выдающимися деятелями национально-освободительного движения, особенно историком Михаилом Сергеевичем Грушевским, чьи труды Павел Николаевич высоко ценил.

Ещё весной 1913 года он стал инициатором специального собрания руководства партии, состоявшегося 5 мая, на котором говорил о росте национального самосознания украинцев и их недовольстве тем, что партия недостаточно защищает в Думе их права… Павел Николаевич получал с Украины многочисленные письма и телеграммы с просьбами и требованиями способствовать введению преподавания в тамошних школах украинского языка. Из села Чернобай Полтавской губернии писали: «Мы не хотим, чтобы русский язык вовсе отсутствовал в нашей школе — пусть и он живет, пусть наши дети учатся и ему, но для того чтобы улучшить положение школы, расширить умственный кругозор и экономическое богатство, нам необходимо учить на том языке, с которым растут и воспитываются наши дети».

Подобные мысли содержались в обращениях мелитопольского общества «Просвита» («Просвещение») и многих других документах, поступавших в канцелярию Думы на имя Милюкова… Кадетская партия сочла, что необходимо глубже заняться украинским вопросом, что и предопределило поездку Милюкова в Киев. Одновременно А.И. Шингарёв побывал в Житомире и Полтаве. Оба единодушно констатировали, что «национальное культурное движение сильно и глубоко на Украине» и «с ним надо считаться», а также отметили, что, говоря словами Шингарёва, «даже те элементы украинства, которые, в качестве членов Государственной Думы из Украины, обзывают украинское движение „мазепинством“ (то есть стремлением отделить Украину от России), у себя дома проделывают видную национальную культурную работу». В Киеве Милюков встретился с украинскими национальными лидерами, в том числе и с Грушевским.

Разговор с ним, по форме дружеский, таил в себе зерна будущих разногласий, так как Грушевский, отстаивая идею федеративного устройства России, в глубине души стремился к независимости Украины, против чего решительно выступал Милюков, видя на Украине средоточие не только национального, но и инонационального, прежде всего русского элемента. Как на месте выяснил Павел Николаевич, инициатором запрета чествования столетия Шевченко было киевское отделение Союза русского народа — самого ярого думского врага либералов-кадетов, а объявлен запрет был от имени министра внутренних дел Н.А. Маклакова, то есть согласован почти на самом высоком уровне… В этих условиях ЦК партии кадетов по предложению Милюкова признал, что необходимо договориться с украинцами по поводу законопроектов, которые они хотели бы видеть внесенными на рассмотрение Думы, в частности о введении украинского языка в начальной и средней школе и о создании кафедр украинского языка в университетах на территории Украины…

Трудно сказать, понимал ли Милюков, что украинские деятели не удовлетворятся предлагаемыми им частичными уступками, — он предпочитал не вдаваться в глубинные истоки расхождений. В выступлении в Думе он полностью поддержал борцов за признание украинцев самостоятельной национальностью, считая их союзниками в борьбе против существовавшего в России режима. Говоря о политических обвинениях в пресловутом «мазепинстве», то есть сепаратизме, он подчеркнул прямо противоположное — «желание украинства устроить свою судьбу в пределах Российского государства», что лишь отчасти соответствовало истине. Признав, что нельзя защищать украинское движение, «оставаясь в узких, чисто бытовых рамках», Милюков заявил, что Шевченко — национальный поэт всех украинцев, а не только простонародья и имеет в этом качестве такие же заслуги, как и величайшие русские поэты.

Павел Николаевич убеждал депутатов, что бороться против законных стремлений украинского народа политически опасно, ибо «украинское движение уже в настоящее время есть широко демократическое движение, находящее живой отклик в крестьянской массе и пустившее глубокие корни в деревне». Он совершил весьма ловкий ход, провозгласив, что не признавать национальных стремлений украинцев означает вести «не русскую, а скорее проавстрийскую политику». Запрет празднования юбилея Т.Г. Шевченко возмутил даже отдельных националистов и октябристов. В результате подготовленный кадетами запрос был принят 161 голосом против 115-и. Как видим, центристская и левые фракции Думы использовали этот запрет для критики внутренней политики правительства и создания общего фронта борьбы с режимом». Ну, насчёт «массовой народной поддержки» укро-националистов это Павел Николевич преувеличил.

Эти идеи в основном затронули местную интеллигенцию, но отнюдь не широкие народные массы. По большому счёту это выявила Гражданская война, в ходе которой националистов Симона Петлюры в Малороссии мало кто поддержал. Люди куда охотнее шли в отряды Красной Армии, к генералу Деникину, в шайки батьки Махно или батьки Ангела, чем в петлюровское войско. От Петлюры в конце концов даже ушли почти все его атаманы, разочаровавшиеся в идеях «украинской незалэжности»… Но ведь Милюков как раз и общался главным образом с интеллигенцией, вот она и запудрила мозги главному деятелю российского либерализма. Впрочем, Милюков и сам обманываться был рад — ради борьбы с ненавистным ему царизмом он был готов браться хоть с чёртом!

Забегая вперёд, отмечу, что эти его просчёты, абсолютное незнание реалий собственной страны в конечном итоге привели к политическому краху как самого Милюкова, так и его партии в 1917 году. Но пока идеи сотрудничества самостийниками находили отклик в самых разных слоях российского общества, на которые оказывали влияние кадеты. Включая и академические круги. Николай Ульянов: «Академический мир тоже относился к украинской пропаганде абсолютно терпимо. Он делал вид, что не замечает её. В обеих столицах, под боком у академий и университетов, издавались книги, развивавшие фантастические „казачьи теории“, не встречая возражений со стороны ученых мужей. Одного слова таких, например, гигантов, как М. А. Дьяконов, С. Ф. Платонов, А. С. Лаппо-Данилевский достаточно было, чтобы обратить в прах все хитросплетения Грушевского. Вместо этого, Грушевский спокойно печатал в Петербурге свои политические памфлеты под именем историй Украины.

Критика такого знатока казачьей Украины, как В. А. Мякотин, могла бы до гола обнажить фальсификацию, лежавшую в их основе, но Мякотин поднял голос только после российской катастрофы, попав в эмиграцию. До тех пор он был лучший друг самостийников. Допустить, чтобы учёные не замечали их лжи, невозможно. Существовал неписанный закон, по которому за самостийниками признавалось право на ложь. Разоблачать их считалось признаком плохого тона, делом „реакционным“, за которое человек рисковал получить звание „учёного жандарма“ или „генерала от истории“.

Такого звания удостоился, например, крупнейший славист, профессор киевского университета, природный украинец Т. Д. Флоринский. По-видимому, он и жизнью заплатил за свои антисамостийнические высказывания. В самом начале революции он был убит, по одной версии — большевиками, по другой самостийниками. Но если были терроризованные и запуганные, то не было недостатка и в убеждённых украинофилах… К „убеждённым“ принадлежал академик А. А. Шахматов. Александр Шульгин восторженно о нем отзывается, как о большом друге сепаратистов. Это он устроил самостийнической делегации, в 1917 году, встречу с лидерами групп и партий близких к Временному Правительству. Он же, надо думать, играл главную роль в 1906 г. при составлении академической „Записки“ в пользу украинского языка…». Впрочем, нельзя сказать, что в России не было людей, которые не видели опасность украинства. Прежде всего, это были члены Союза русского народа, самой оболганной в нашей истории патриотической организации.

Именно члены Союза помогли царскому правительству подавить революционную смуту 1905 года. Именно они громче всех били тревогу по поводу разного рода сепаратистских течений в империи. По поводу украинства на одном из съездов Союза принималось даже специальное обращение к правительству с требованием начать решительную борьбу с этой заразой. Примечательно, но именно малороссы были самим активными членами Союза и его филиалов. А на Волыни, где шло наиболее жёсткое противостояние с польским влиянием и с украинством, в Союз русского народа вступали целыми сёлами! Увы, верхушка империи к тому времени была уже почти поголовно заражена либеральными (а значит и проукраинскими идеями). Хотя и среди либералов находились трезвые головы.

Николай Ульянов: «Едва ли не единственный случай подлинной тревоги и подлинного понимания смысла украинского национализма видим в статьях П. Б. Струве в «Русской Мысли». Это первый призыв, исходящий из «прогрессивного» лагеря к русскому общественному мнению «энергично, без всяких двусмысленостей и поблажек вступить в идейную борьбу с „украинством“ как с тенденцией ослабить и даже упразднить великое приобретение нашей истории — общерусскую культуру». Струве усмотрел в нем величайшего врага этой культуры — ему представляется вражеским, злонамеренным самое перенесение разговоров об украинизме в этнографическую плоскость как один из способов подмены понятия «русский» понятием «великорусский».

Такая подмена плод политической тенденции скрыть «огромный исторический факт: существование русской нации и русской культуры», «именно русской, а не великорусской». «Русский», по его словам, «не есть какая-то отвлеченная „средняя“ из всех трех терминов (с прибавками „велико“, „мало“, „бело“), а живая культурная сила, великая развивающаяся и растущая национальная стихия, творимая нация (nation in the making, как говорят о себе американцы)»… Русская культура — «неразрывно связана с государством и его историей, но она есть факт в настоящее время даже более важный и основной, чем самое государство». Низведение её до местной, «великорусской», дает основание ставить рядом с нею, как равные — малорусскую и белорусскую. Но ни одна из этих «культур» — еще не культура. «Их ещё нет, — заявляет Струве, — об этом можно жалеть, этому можно радоваться, но во всяком случае, это факт».

Недаром евреи в черте оседлости, жившие по большей части среди белорусов и малоруссов, приобщались не к малорусской и белорусской, а к русской культуре. На всём пространстве Российской Империи, за исключением Польши и Финляндии, Струве не видит ни одной другой культуры, возвышающейся над всеми местными, всех объединяющей. «Гегемония русской культуры в России есть плод всего исторического развития нашей страны и факт совершено естественный». Работа по её разрушению и постановка в один ряд с нею других, как равноценных, представляется ему колоссальной растратой исторической энергии населения, которая могла бы пойти на дальнейший рост культуры вообще». Однако все эти призывы оставались гласом вопиющего в пустыне — в российской политике главную роль играли те, кто откровенно симпатизировал украинству. А после Февральской революции эти люди вообще оказались у руля власти…

Украинские планы Врангеля

Ни революция, ни Гражданская война так ничему либералов и не научили. Свою близорукую политику в национальном вопросе они продолжили в лагере белогвардейцев, где заняли ключевые властные посты. И это — не смотря на то, что белые вроде как воевали «за единую и неделимую Россию»! Если при генерале Деникине этот лозунг хотя бы соблюдался на словах, то при бароне Врангеле, сменившего генерала, с украинством началось откровенное заигрывание.

Барон под явным влиянием своего либерального окружения даже выпустил специальное обращение, где были такие слова: «Сыны Украины! Изнемогая под красным игом, вы поднимаетесь на защиту веры православной, родной Украины и всего достояния вашего. Как и вы, русская армия борется за счастье, свободу и величие Родины. Возглавляя армию, я обращаюсь к вам, братья! Сомкнём ряды против врагов, которые топчут дело, народность и достояние, потом и кровью накопленные отцами и дедами.

Русская армия с мечом в руке и крестом в сердце борется с насилием и ложью. Не возобновлять старые порядки будем мы, а боремся за то, чтобы дать народу возможность самому быть хозяином своей земли. И волей народа установить порядок во всей России. Я заключил порядок во всей России. Я заключил братский союз с казачеством Дона, Кубани, Терека и Астраханским, и мы, как родные, протягивает вам руку. В нашем соединений — нет — наше спасение». Как видим, перед нами уже известная и типичная милюковщина. Если Павел Николаевич был готов браться с укро-националистами ради свержения царизма, то Врангель лобызался с ними же ради заветного свержения большевиков. Дальше — больше!

При Врангеле в Севастополе собрался «украинский съезд», сплошь состоящий из сплошных авантюристов и русофобов, непонятно кем делегированных. Съезд провозгласил, что признаёт власть на Украине только Правительства УНР и Главного Атамана Симона Петлюры. Съезд в конце концов постановил: « — организовывать украинскую армию под национальным флагом и командой украинских старшин, а верховную власть Врангеля для борьбы с большевиками… — власть на Украине должна быть в руках Петлюры; — необходимо войти в согласие Врангелю с Петлюрой…». К тому времени Петлюра уже был известен своими русофобскими убеждениями. Кроме того, на нём была кровь сотен русских офицеров, зверски замученных в Киеве в декабре 1918 года, после того, как петлюровские банды захватили город (это всё красочно описано в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия»).

Так что вступать в сговор с такой шайкой, значит — предавать идеалы «единой и неделимой России». Барон Врангель пошёл на это предательство! 1-го октября 1920 Врангель благожелательно принял постановления «украинского съезда», и на протоколе собственноручно написал: «Принять к исполнению». Кроме того, твёрдо обещал «украинцам» после своей победы национальную автономию с самыми широкими полномочиями — даже большими, чем при коммунистах получила Украинская ССР.

Даже в эмиграции белые не переставали заигрывать с укро-националистами. Так, недавно были обнаружены документы, из которых явствует, что с ними плотно общался известный герой белой борьбы казачий атаман Андрей Шкуро. В 30-ые годы он даже вёл переговоры с лидером ОУН Степаном Бандерой о совместной борьбе с большевиками. Ради этого Шкуро даже был готов отречься от своего русского происхождения и записаться в некую «нацию-казаков, родственную братьям-украинцам». Вот вам и борец «за единую и неделимую»! … Таким образом, «украинская проблема» появилась задолго до большевиков. И если бы этой проблемы не было, то большевики никогда не стали бы создавать никакой Украины. В принципе, большевики относились к национальному вопросу, как к своего рода досадному недоразумению, с которым им, верящим в мировую социалистическую революцию, приходилось временно считаться.

Поэтому они объявили себя защитниками не только угнетённых классов, но и целых «угнетённых наций». Если же таковых не наблюдалось, то коммунисты такие нации нередко просто придумывали. Так произошло и в Малороссии, где в 20–30-е годы под руководством такого «щирого украинца», как Лазарь Моисеевич Каганович, началась повальная украинизация всего и вся. Кроме того, большевики, как пишет знаток вопроса историк Андрей Манчуков, стремились любой ценой покончить в Малороссии с петлюровским националистическим подпольем, имевшим сильные позиции в среде деревенской интеллигенции.

Чтобы выбить у этого подполья главный идейный козырь, большевики и пошли на создание Украинской советской республики. По словам Николая Ульянова: «Большевики могли не производить ни украинизации, ни белоруссизации. Предоставление формы национального самоуправления грузинам, армянам, узбекам и др. имело смысл по причине подлинно национального обличья этих народов. Там национальная политика могла пробудить симпатии к большевизму. Но на Украине, где национализм высасывался из пальца, где он составлял всегда малозаметное явление — эта реформа явилась сущим подарком маньякам и фанатикам. Апелляция к Русской Украине дала бы больше выгод».

Время показало мудрость Ульянова и ошибочность большевиков — националистическая мина однажды рванула, в 1991 году, когда начал разваливаться Советский Союза… И всё же вина за произошедшее лежит не только на коммунистах. В том что сегодня творится на Украине виноваты все российские правители последних двухсот лет. Все без исключения!

Олег Валентинов

politikus.ru

Мнение автора статьи может не совпадать с мнением редакции