Станислав Смагин: Русская Пасха и Донбасская Отечественная

Православная Пасха нередко выпадает на значимые светские праздники и памятные даты. В 2015 году, например, она была 12 апреля, в 2016 — 1 мая. В этом чувствовалось и многими подмечалось достаточно много символизма и глубоких смысловых пластов. Однако символичнее всего, на мой взгляд, когда Пасха не попадает на 9 мая (она по церковным правилам не может быть позднее 8 мая), но вплотную подходит к этому дню. В 1945 она была 6 мая, в День Георгия Победоносца.

В светских праздниках часто много сакрального, так или иначе напоминающего о высшем внематериальном, но нигде концентрация таких элементов не высока так, как в Дне Победы. Его, собственно, и назвать просто светским праздником язык не поворачивается. Это еще одна Пасха, день Воскресения, и, хоть подобные аналогии всегда крайне рискованны и смелы, здесь смелости самое место. Как ей было самое место в четыре огненных года Великой Отечественной.

22 июня — наша Страстная Пятница, и немного символично уже то, что в 1941 году это была…нет, это была не пятница, а воскресенье. Мы скорбим о наших неисчислимых жертвах и муках. Воскресение Христово случилось на третий день после Распятия, для нашего большого народа эти дни растянулись на четыре года. Но Воскресение все же случилось. 9 мая — это наше Воскресение, день Победы, Спасения, преодоления смерти и ада, попрания смертию смерти. Это, как удивительно точно подмечено в песне, праздник со слезами на глазах. Праздник Победы в священной войне, как не менее точно подмечено в другой песне.

Одним из ярких проявлений трансцендентности, первичности духа над материей в праздновании 9 мая стала в последние годы акция «Бессмертный полк». Она приобрела особую значимость и получила особое освещение после того, как в 2015 году впервые состоялась в Москве. Сейчас «Бессмертный полк» вышел далеко за пределы России и бывшего СССР, охватив свыше шестидесяти стран. В тяжелейшей обстановке, сложившейся в мире, очень во многих точках сбора «Полка» его участники как будто воюют здесь и сейчас. В Киеве мужественным людям, не страшащимся пройти по улицам с портретами своих воевавших родных и близких, оказывают невероятное по ожесточенности противодействие. В Израиле манифестантов пытаются оплевать и освистать персонажи, симпатизирующих все тому же украинскому нацистскому терроризму. Особенно берет за душу марш в городах Донбасса, где некоторые родители несут портреты детей, погибших уже на этой войне…

Некоторые наблюдатели находят в «Бессмертном полку» частицы язычества. Некоторые усматривают здесь что-то от грандиозных, но сомнительных с точки зрения христианства идей выдающегося отечественного философа Николая Федорова относительно патрофикации, «воскрешения отцов». Есть в таких умозаключениях некая доля истины? Возможно. Но в первую, безоговорочно и с большим отрывом первую очередь это именно христианский мотив попрания смерти и обретения смерти.

Нельзя не отметить и некоторые противоречивые стороны нынешнего формата празднования 9 мая. Каждый год смущает фраза о сталинских лагерях в тексте, зачитываемом диктором перед вечерней минутой молчания. Она звучит так: «Ты, потерявший родных и близких в сталинских лагерях, принес свободу узникам Освенцима, Бухенвальда, Дахау». Как минимум это несколько неуместное привнесение внутренней политики в победу над внешним врагом. Как максимум — пять копеек в копилку уравнивателей СССР того периода и разгромленной им нацистской Германии. Следовало бы эту странноватую фразу убрать.

Что же до «Бессмертного полка», то главное, что меня в нем смущает, — это его численность в сравнении с численностью митингов за Новороссию. Да, «Бессмертный полк» — начинание великое и глубоко народное, но все же официально одобренное, обласканное и, не побоюсь этого слова, подмятое. Причем подмятое уже в каких-то совсем суровых формах — например, в Севастополе чиновники запрещают организаторам шествия использовать собственную символику.

И еще один заслуживающий, даже требующий упоминания момент — я часто критикую некоторых национал-демократических публицистов новой волны, помимо прочего, за безудержное восхваление индивидуалистических ценностей и титулование «Бессмертного полка» едва ли не триумфом русского индивидуализма. Но, приходится признать, некая доля правды в таком мнении есть: миллионы человек, все вместе и каждый за себя (о своем). Соединение сильных сторон индивидуализма и коллективизма, однако, увы, не отмена слабости. Да, в общем-то, если говорить честно, не индивидуализм уже царит у нас, а тотальная атомизация. Если применительно к Великой Отечественной практически у каждого русского есть «свой герой», то применительно к Новороссии — у сотен, максимум тысяч, отсюда и атмосфера, и отношение общества к происходящему на русской донбасской земле. Увы и ах, но с таким отношением война неизбежно пересечет российские границы– и станет своей для каждой семьи уже без возможности спрятаться в уютном ментальном коконе и отгородиться границей молодой российского государства. Я не радуюсь этому. Но это будет справедливо.

Возможно, чтобы осознать донбасское противостояние как новую Великую Отечественную войну русского народа, россиянину надо побывать в ДНР и ЛНР. Символично, что в местах, где героически действовала в подполье «Молодая гвардия», где гремели важнейшие Миусская, Донбасская оборонительная и Донбасская наступательная операции — вновь борются с врагом подпольщики и опаляют небо жаром важнейшие бои за наше русское Будущее. Символично, что овеянная легендами еще семьдесят лет назад Саур-Могила вновь стала местом русской доблести и славы. Когда-нибудь, уверен, сюда будут стекаться со всех концов Большой России благодарные люди, как сейчас они стекаются на сталинградский Мамаев Курган, к Вечному огню. Пока — не стекаются.

И в самом Донецке есть места, где ощущение неразрывности двух Отечественных войн зашкаливает. Это не только пепелище аэропорта, но и вполне целое здание ОГА в центре города. Я оказался возле него в середине декабря 2016 года. Утренний воскресный Донецк был довольно безлюден, и даже на этом фоне район площади перед ОГА, сама площадь и тем более пятачок рядом со зданием были безлюдны как-то подчеркнуто и поразительно, навевая аналогии с Припятью. Я подошел к передней стороне здания, по правую руку от входа. Здесь сохранились надписи и граффити, сделанные в разгар противостояния весны 2014 года. Все очень просто и проникновенно, на разрыв: шахтерский символ — скрещенные молоток и кирка, надпись «Отступать некуда — позади Донбасс». Прикоснулся рукой, затем лбом к стене, подумал, что это ведь наш новый русский поверженный рейхстаг.

Или, продолжая линию припятской аналогии, саркофаг над четвертым энергоблоком Чернобыльской АЭС. Он ведь, в свою очередь, тоже был своеобразным поверженным рейхстагом — строители расписались на свежевозведенных толстых бетонных стенах, а сверху водрузили красный победный стяг. Сравнение с саркофагом даже более уместно, ибо зло условно подавлено лишь в одном месте, в одном источнике, но при этом оно широко разлито на многие сотни километров вокруг, и когда мы с ним покончим — неизвестно. Надеюсь, это произойдет быстрее распада чернобыльской радиационной отравы.

Станислав Смагин, заместитель главного редактора ИА «Новороссия»