Станислав Смагин: Умнеющий

«Донбасс. Окраина» как хроника превращения украинца в русского.

Естественно, человек, все пять лет донбасской войны вплотную занимающейся ей, причем по зову сердца, а не исходя из профессиональной нужды, не мог пропустить фильм «Донбасс. Окраина». Вот я и не пропустил. К слову, узнать о нем из СМИ было крайне проблематично. Когда выходит очередной миллиарднобюджетный фильм Федора Сергеевича Бондарчука, да не обидится он упоминанию всуе, в новостных выпусках центральных телеканалах посвящают сюжеты его предпоказу, премьерному показу, а также итогам каждой из четырех-пяти недель проката. Прекрасному с точки зрения спортивной составляющей и драматургии, но весьма сомнительному во многих других отношениях «Движению вверх» также дали широкую телевизионную рекламу, включая избитый прием – «опрос случайных зрителей» (зрители и вправду случайные, кавычки тут из-за очевидной тенденциозности подборки): «Посмотрели три раза, теперь идем в четвертый», «В 1972-м смотрел тот матч по телевизору, так в фильме он показан лучше, чем в жизни» и так далее. Но вот уже «Балканский рубеж», вполне патриотический и темы актуальной российской политики вроде бы не поднимающий, однако косвенно ставящий ряд неудобных вопросов и вообще настораживающий некоей нестандартностью, причем, кажется, помимо воли авторов, встретил довольно сдержанный прием от официозных СМИ и критиков. Конечно, с корчами ненависти от критиков либеральных его было не сравнить, и все же показательно – с условно той стороны, с которой вышел фильм, ответом на горячую ненависть был не горячий восторг, а лишь скупое одобрение.

«Донбасс. Окраина», тоже вроде бы проспонсированный государством в лице Минкульта, не удостоился и подобной скупой реакции. Выглядит сие примерно так: что-то снять на главную тему пятилетия, конечно, надо, пауза затянулась неприлично, после того, как отказом в финансировании задушили донбасскую ленту Бортко, нужда в простановке галочки особенно усилилась, поэтому давайте все-таки снимем и тотчас же укутаем игнором. Рецензий – минимум, практически все – не в официальных, а максимум в лояльных власти СМИ, рекламы – около ноля, в кинотеатрах фильм идет в самое неудобное время, типа полуночи или позднего вечера, и то прокатчики при первой удобной возможности стараются отменить сеансы. Лично я попал на вечерний десятичасовой сеанс. Сначала, судя по схеме свободных и занятых мест, показываемой кассиром при покупке билета, казалось, что кроме меня в зале будут два человека или вовсе один. В итоге, правда, была где-то дюжина. Что приятно удивило – почти все молодые.

Надеюсь, на них фильм произвел столь же сильное впечатление, что и на меня. В немногих все-таки имеющихся рецензиях, попавшихся мне на глаза, читаются глухие сожаления, что это лента больше про гражданскую войну одних украинцев против других, чем про войну русских Донбасса против необандеровского украинского нацизма. И да, и нет. Правда посередине – это фильм про гражданскую войну внутри русской цивилизации, девизом которого можно сделать знаменитые слова Льва Гумилева – «когда украинец умнеет, он становится русским». Главный (точнее, один из двух главных) герой, солдат ВСУ Андрей Соколов – этнически русский «политический украинец». Типовой такой, среднестатистический. Родом из традиционно русскокультурного Харькова, совершенно русскоязычен, носит русские имя и фамилию, по армейскому роду занятий шофер и кровью, кажется, не запятнан, поверхностно инфицирован пропагандой, типа того что война идет против «сепаров», но минуту откровенности почти криком признается – «на майдане я не был и Бандеру в гробу видал». Череда сложных жизненно-военных ситуаций, прозрений и выборов начисто снимают с него налет украинства, и в самом конце, после предложения российского пограничника «пройти к своим», то есть к другим интернированным солдатам ВСУ, Соколов смотрит на недавних «своих» с плохо скрываемым отсутствием энтузиазма.

Буквально несколько секунд успевает побыть если не русским, то просто нормальным человеком активистка-бандеровка Оксана, русскоязычная, как и почти все персонажи, условно говоря, с украинской стороны. Она приехала в зону боевых действий с «подарунками» для «доблестных воинов» и в итоге вступила с этими воинами в неравную и смертельную для себя схватку, защищая мирных жителей и особенно маленького, больного и осиротевшего после бомбардировок мальчика. Кому-то образ Оксаны может показаться рискованно идеализированным, как по мне, так он иллюстрирует известную новозаветную истину: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Оксана и до гибели горяча во всех проявлениях – агрессивность в адрес оказавшихся рядом вооруженных или мирных «сепаров» она перемежает деятельной помощью этим самым «сепарам». Нет, конечно, далеко не каждый необандеровец может повторить поступок Оксаны, я бы даже сказал, что «не только лишь все» могут. Однако по законам психологической физики и математики шанс выйти на плюс больше у стоящего на твердом упертом минусе, чем у всосанного болотом теплохладного нуля. Вот напарница Оксаны, киевлянка Наталья, как раз из тех, кто не холоден и горяч. Она сидит в подвале с «сепарами», ничем не помогая им, да хотя бы самой себе, то вступает в яростные идеологические перебранки, то плачет и лезет мириться. В итоге в самом конце, когда ее и ее главную оппонентку и нежданную товарку по несчастью спрашивают, кто из них мать того самого осиротевшего мальчика, напрашивается натальин ответ «я», но Наталья отводит глаза…

Мне, кстати, могут возразить, что, выписавшись из украинцев, Соколов и особенно Оксана вовсе необязательно станут русскими, и что даже сама выписка неочевидна, в конце концов, они противятся жестокости, бесчеловечности, человеческой низости и военным преступлениям конкретных людей и подразделений, а не целой страны. Но в том-то и дело, что жестокость, бесчеловечность и низость и в жизни, и в фильме вполне конкретно увязаны с «проектом Украина» как таковым. Что заставить людей помимо их воли чтить Бандеру, говорить по-украински и кормить сверхлюдей из Киева и Львова, в то время как они упоенно митингуют «за еуропэйский шлях» можно только жестокостью, низостью и преступлениями. К слову, гибнущий в начале фильма по нелепому стечению обстоятельств Алесь, напарник Андрея, говорит по-украински, но ему, простому парню, мечтающему вернуться к своей невесте и хате с садом, явно не близка мысль «заставь человека говорить по-украински или убей, ну хотя бы избей», он вообще вряд ли понимает, за что воюет. В общем, пакетная связь политического и морального выбора очевидна. Оксана успевает только оторвать моральное от политического и, повторюсь, умереть не свидомой украинкой, а просто нормальным человеком. Соколов встречает финал фильма живым и явно многое переосмыслившим. Из украинцев он выписывается, но оставаться «просто человеком» не получится. Выбор, каким человеком стать, довольно очевиден. Не зимбабвийским же.

Разберем, для ясности, эпизоды фильма, которые могут быть трактованы как его посвящение теме украинской гражданской войны. Самый, пожалуй, яркий и одновременно короткий – фраза ополченца Анатолия Марченко, второго главного героя, положительного с начала фильма и до конца. На вопрос-уточнение другого персонажа, является ли приближающийся патруль украинским, ополченец зло бросает: «Мы здесь все украинцы». Само по себе, в отрыве от сюжета, звучит как признание факта той самой гражданской войны. В рамках фильма в целом это максимум горькая констатация факта, что у всех присутствующих в кадре сторон, оккупантов и обороняющихся, правых и неправых, убийц и жертв – и вправду одно гражданство. Для кого-то секрет, что у большинства жителей Донбасса ДО СИХ ПОР украинское гражданство, и отнюдь не по их вине? Даже отец-основатель ДНР Андрей Пургин смог получить гражданство основанной им республики лишь после шумихи в прессе, до этого были отписки и отказы.

По-настоящему же понятна фраза Марченко в сочетании с другим его высказыванием, более развернутым и эмоциональным. Суть его в том, что носитель украинской фамилии на -ко воюет за русских, а парень с русской фамилией Соколов из старого русского города Харьков – за украинцев. Добавить нечего – общая мысль фильма, что русский и украинец это лишь при поверхностном взгляде этничность или гражданство, а на деле глубинный человеческий выбор, выражена предельно четко, ярко и спрессована в несколько экранных секунд. Формулу Льва Гумилева простой донбасский парень Толя пересказал своими словами и ничуть не менее убедительно.

Что еще? Раненая пенсионерка отказывается сравнивать происходящее вокруг с Великой Отечественной, говоря, что тогда была война, а сейчас – «бесстыдство». Вполне естественно, что пожилому человеку, оторванному от политики, погруженному в быт и по телевизору смотрящему в основном музыкальные каналы, сложно понять и принять, что он оказался в эпицентре набухшего и прорвавшегося наружу конфликта двух миров. То, что тебя легко и непринужденно готовы убить твои вчерашние, а формально и сегодняшние сограждане, душевно комфортнее списать на некое необъяснимое и взявшееся ниоткуда повреждение нравов, «бесстыдство». Опять же, стереотипы вещь очень сильная. Во время Великой Отечественной жители территорий, к которым приближалась армия вторжения, считали, что ничего катастрофического не будет, ведь немцы в Первую мировую зарекомендовали себя относительно благородными оккупантами. Так считали и многие евреи, говорившие на практически неотличимом от немецкого идише. Некоторым по тем или иным причинам удалось пронести это мнение и через новую оккупацию, у большинства же оно сильно поменялось, из заблуждавшихся евреев и вовсе почти никто не выжил.

Могла старуха сказать, что и сейчас «идет война народная, священная война», «как два различных полюса во всем враждебны мы»? Могла. Могла и не сказать, и не сказала. Ни то, ни другое социологически не противоречит реалиям и повседневности этой войны, особенно ее первого этапа.

Киевлянка Наталья и донетчанка Татьяна переругиваются в духе «мы новую Украину строим, а вы со своими референдумами решили в сторонке постоять?» — «ну и как, много настроили?». Сложно, однако, ожидать от простых женщин высокоумных дебатов о сути донбасско-украинской войны. В конце концов, их диалог ничуть не менее содержателен, чем те, что шестой год идут на российском ТВ, особенно если учесть, что Наталья и Татьяна не обозначены титром «политолог». В момент одного из своих многочисленных душевных зигзагов Наталья заявляет, что не считает Татьяну врагом, и заключает ее в объятия. Что ж, такой эпизод, только с участием советской и немецкой женщин, возможен и в фильме про Великую Отечественную. Киевлянка и донетчанка могли и в реальности обняться, могли до конца смотреть друг на друга волками, вернее, волчицами. Как и в предыдущем случае, оба варианта одинаково правдоподобны. А зная, что многие жители ДНР и ЛНР по сию пору вынуждены пробираться на занятую украинцами территорию, чтобы ради выживания получить какие-то социальные крохи от Киева, упрекнуть кинематографическую картинку в излишней толерантности, вредном гуманизме и ненужном примиренчестве с врагом тем более сложно.

Наконец, поверхностный взгляд может счесть свидетельством гражданской войны сам главный дуэт фильма – солдата ВСУ и ополченца Новороссии, которые вместе закапывают мертвых и спасают живых, сначала яростно и чуть ли не до перестрелки бранясь на чистом русском, а затем постепенно сближаясь. Что ж, наша главная координатная сетка аналогий в отношении донбасско-украинской ситуации и конкретного фильма о ней – это Великая Отечественная. Используем данную сетку в очередной раз. История Великой Отечественной знает немало случаев, когда наши и немецкие солдаты, заключив локальное краткосрочное перемирие, убирали трупы, пусть и не вместе, а каждая сторона свои. Или, например, ранней весной, в период таянья снега, вычерпывали воду из окопов, находящихся друг напротив друга. До братаний, как в Первую мировую, дело не доходило, но едой и табаком порой обменивались. И частных случаев взаимного гуманизма и рыцарского поведения было немало.

Опять же, в кино и литературе можно найти ряд примеров, причем обычно основанных на реальных событиях, когда немецкий и советский солдат, поставленные в необычные экстремальные условия, вынуждены взаимодействовать. Скажем, фильм «Помни, Каспар!» о том, как сначала советский лейтенант спасает им же раненого солдата Каспара от волков в лесу, а затем Каспар отдает долг, убив немецкого автоматчика и вручив его автомат Денису. Или вспомним солдата Гельмута из «Семнадцати мгновений весны», убивающего унтершарфюрера СС Барбару, чтобы спасти радистку Кэт и ее ребенка. Иногда подобного рода произведения и отдельные сюжетные линии соотносятся с общим масштабным полотном войны, иногда поданы отдельно от него, но в обоих случаях не подлежит сомнению подчеркнутое или оставшееся за кадром наличие правой и неправой сторон этой войны. Переход, пусть и мимолетный, рядовых представителей неправой стороны на правую не уравнивает эти стороны – наоборот, он обычно подчеркивает разницу между ними. И наличие таких сюжетов не делает Великую Отечественную какой-нибудь «гражданской войной внутри арийской цивилизации» – можно, конечно, трактовать и так, но очевидно, что от стандартной гражданской она отличается еще больше, чем война между русской цивилизацией и украинским проектом.

Вот и в «Донбасс. Окраине» вполне очевидно столкновение двух миров и двух разных взглядов на жизнь (и смерть), разница между которыми неизмеримо выше разницы во взглядах на «особый статус отдельных районов Донецкой и Луганской областей», как записано в похабных Минских договоренностях. Все мимолетные экранные указания на внутриукраинский характер конфликта лишь показывают один из возможных углов зрения на Правду, которая в фильме, как и в жизни, одна, и она несомненна, как и то, кто именно прав, а кто нет. Любой же минимально внимательный и вдумчивый зритель и вовсе увидит в них подтверждение общей концепции фильма как рассказа о борьбе русскости с украинством.

Не знаю, насколько это понимал сам режиссер Ренат Давлетьяров. Насколько искренне он говорил в интервью о том, что «взялся за тему украинской гражданской войны». Насколько вынуждены в фильме титры о «конфликте на юго-востоке Украины» или о том, что американцы, дескать, больше не поддерживают батальон «Азов», как будто бы от этого он перестал служить вашингтонским геополитическим интересам. Предположим, что это все искренне, а не для бдительной идеологической цензуры – в таком случае нужно констатировать аналогию с «Балканским рубежом»: горькое величие темы вкупе с талантом режиссера позволили сказать больше и лучше, чем он, режиссер, сам планировал. А талант Давлетьярова несомненен – это, помимо всего сказанного выше, видно и по сочной образности, и по сильной работе с картинкой…А главное, по необычайно качественному выстраиванию калейдоскопа из постоянно меняющихся комбинаций «свой-чужой», который в кульминационный момент драматически превращается в безупречно сложившийся пасьянс.

Неизвестно, удалось бы режиссеру снять ленту лучше и откровеннее, в духе нереализованного пока проекта Бортко, если бы отсутствовали разнообразные преграды и заглушки. Многочисленные примеры из советской истории, да, собственно, и сам «Донбасс», показывают, что цензура зачастую на пользу действительно качественному фильму действительно классного автора, она позволяет сказать больше и дать больше пищи для ума. Мы видим, что и в таком виде «Донбасс» ощутимо бьет по либерально-бюрократическому заговору вокруг обозначенной в названии темы, вынуждая прилагать изрядные усилия для отсечения картины от зрителей. Но те самые десятки молодых людей на ночных сеансах заставляют поверить, что вредительство стопроцентного эффекта иметь не будет. Что «Донбасс» свое слово скажет и поможет приближение времен, когда о Донбассе без кавычек можно будет снимать четче, откровеннее, смелее. Получится ли – вопрос. Пока лента Давлетьярова выглядит терриконом, выше которого подняться непросто.

Станислав Смагин, главный редактор ИА «Новороссия»